Почему первобытные люди рисовали на стенах своих пещер величественных мамонтов и медведей? Со школьной скамьи мы помним "материалистическое" объяснение: дескать, это проявление магии, с помощью которой древние охотники пытались привлечь свою добычу — источник пропитания. Но почему тогда не изображались речные рыбы или съедобные растения? Согласно выводам ученых-исследователей, в наскальных рисунках первобытный человек запечатлел те существа, которые потрясали его своим могуществом, вызывавшим страх и преклонение. Именно этот священный ужас перед воплощением сокрушительного и непостижимого, необходимость как-то научиться жить в его присутствии, преобразить холодящий душу образ — и послужили пробуждению в человеке жажды творчества, вдохновили на создание первых в истории памятников искусства.

Начиная с этих древнейших произведений, исполненных удивительного мастерства и глубочайшей экспрессии, едва ли не вся человеческая культура создана той же неизбывной потребностью человека заглянуть в глаза собственного страха — и "приручить" его, укрыться от него подальше в комфортабельной "пещере" цивилизации... Титанические усилия многих поколений ушли на то, чтобы свести к минимуму такие источники страха, как безжалостные природные бедствия и коварные эпидемии болезней, суровую жестокость общественных установлений и безграничную власть воинственных правителей, способных по мановению руки топить в крови целые народы...

Многие угрозы, дамокловым мечом нависавшие над человечеством в течение тысячелетий, остались в прошлом, однако "его величество страх" по-прежнему сохраняет свою роковую власть над людьми. Более того: в стерильной, благоустроенной и перестрахованной обстановке современной цивилизации человек испытывает нужду в дополнительных инъекциях страха, в погоне за которыми смотрит щекочущие нервы фильмы ужасов, бросается в экстремальный спорт и проявляет беспричинную агрессию, которую психологи называют превращенной формой все того же страха. Оказывается, страх — совсем не простое явление душевной жизни, он ужасает и отталкивает нас, но одновременно влечет к себе загадочным магнетизмом.

"Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья и —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог..."
                          (А.С. Пушкин)

Разгадать таинственную загадку страха попытался великий датский философ и богослов XIX века Серен Кьеркегор. В своей книге "Понятие страха" он указывает, что нужно различать боязнь и испуг, которые вызывают те или иные внешние угрозы, и более глубокий, безотчетный страх-ужас, страх-тоску. Подобный "метафизический страх" не поддается обычной логике причинно-следственных объяснений. Он никогда не встречается у животных, и возникает только в глубинах человеческой души, свидетельствуя о духовной природе человека, наделенного вечной свободой нравственного выбора, вновь и вновь стоящего перед нелегкой дилеммой между добром и злом: "Страх можно сравнить с головокружением. Тот, чей взгляд случайно упадет в зияющую бездну, почувствует головокружение... Точно так же страх - это головокружение свободы, которая заглядывает вниз, в свою собственную возможность".

Расхожее мнение, будто человек должен избегать любого страха вообще, требует важного уточнения. Действительно, быть во власти так называемого "животного страха", т.е. малодушной боязни-испуга перед обстоятельствами, — вещь недостойная. Однако гораздо хуже - путать "животный страх" с голосом совести, с проявлением в нас бессмертного духа, и пытаться заглушить его любым способом: тут-то и подстерегает падение до животного состояния. Тщетны любые попытки преодолеть "метафизический страх", устраняя внешние причины - ведь это то же самое, что лечить симптомы вместо самой болезни. Бегство от страха собственной духовной свободы приводит лишь к горшему порабощению - обыденностью, алкоголем, наркотиками, пустыми развлечениями.

Этот страх, неотступно напоминающий нам о самом главном в жизни, об ответственности за выбор своей судьбы, о верности своему выбору, подобает встречать честно и мужественно. Он приходит, словно посланник свыше, от которого некуда спрятаться, и строго вопрошает: не потерял ли ты себя в сутолоке повседневности, не сбился ли с пути жизни? В мучительном озарении "метафизического страха" человеку открывается зрелище обнаженности собственной души, как она есть перед лицом бытия — и перед лицом незримого высшего присутствия... Это чувство подобно тому страху и стыду, который испытывал первый человек после грехопадения, пытаясь скрыться от Господа Бога, вопрошавшего: "Адам, где ты?" В то же время, этот страх целителен, именно его прикосновение открывает нам путь к просветлению, к истинному благу: "Начало мудрости — страх Господень; доброе разумение у всех, водящихся им" (Притчи Соломона 1:7).

"Отчего к нам является страх
От которого некуда деться?
Дочка с соскою спит на устах --
Ничего не боятся младенцы...

Все же детству приходит конец;
Призовет нас тропа многоточий --
И сонливую нежность сердец
Схватит мистика щупалец ночи...

Замер мир весь в ночи, не дыша,
Эху чуткому медля с ответом...
Отчего же дрожишь ты, душа,
Как осина, качаема ветром?..

И душа осветила мне тьму,
И звучал ее голос все ближе:
— Я дрожу, милый друг, потому,
Что опасностей множество вижу!

Ты не видел лица моего!
Ты не слышал души аромата!
Может быть, я дрожу оттого,
Что собою я слишком богата! --

И душа убежала в слезах,
В ливнем хлынувших ливнях прозренья,
Безотчетный оставив мне страх,
Крик младенца от боли рожденья."
                   (Александр Карпенко)